Сент-Джеймс повернул голову и посмотрел на красные цифры будильника. Десять минут четвертого. Бесполезно даже пытаться заснуть. Ничего не поделаешь. И он включил свет.

Фотографии лежали на столике возле кровати, куда он положил их два часа назад. Понимая, что хочет заняться ими, лишь бы не думать о главном, и что утром будет презирать себя и за эту трусость, он взял фотографии. Словно таким образом мог заставить себя забыть о словах Деборы, словно его совсем не терзала мысль о том, что она желала его, он принялся тщательно рассматривать разоренную гостиную, ощущая, что его собственный мир лежит в руинах.

Бесстрастно смотрел он на искалеченный труп, на кучи бумаг и писем, ручек и карандашей, папок и записных книжек, на покрытую записями бумагу, на кочергу и щипцы, валявшиеся на полу, на компьютер – включенный – и черные дискеты на столе. Ближе к трупу серебряный блеск – наверно, монета, полускрытая мертвым телом, – пятифунтовая бумажка с оторванным уголком рядом с рукой, каминная полка, о которую Мик ударился головой, правее – камин, куда он упал. Вновь и вновь пересматривал Сент-Джеймс фотографии, ища чего-то такого, что, верно, уже видел, но не счел важным. Компьютер, дискеты, папки, записные книжки, деньги, камин. Мысленно он был с Деборой.

Положив фотографии, он был вынужден признать, что, увы, не заснет, не успокоится и не отвлечется. Оставалось ждать утра, желательно не впадая в отчаяние. Сент-Джеймс взял костыли и поднялся. Надев халат и небрежно повязав пояс, он двинулся к двери. В кабинете был бренди. Не в первый раз ему требовалось забвение. И он отправился вниз по лестнице.

Дверь в кабинет была приоткрыта, и Сент-Джеймс бесшумно распахнул ее. Неяркий свет – от золотистого до розового – шел от двух свечей, стоявших рядышком на каминной полке. Обхватив руками колени, Дебора сидела на оттоманке и смотрела на свечи. Заметив ее, Сент-Джеймс хотел было уйти. Он подумал, что надо уйти. И не ушел.

Дебора оглянулась и, увидев Сент-Джеймса, торопливо отвернулась от него.

– Не могла заснуть, – зачем-то сказала она, словно ей было необходимо объяснить свое присутствие – в халате и шлепанцах – в его кабинете в четвертом часу утра. – Не понимаю, что на меня нашло. Я ведь устала. По-настоящему устала. А спать не могу. Слишком много всяких волнений в последние дни.

Слова были ничего не значащие, но хорошо подобранные и бесстрастные. Вот только голос выдавал Дебору. Словно он старался, но не мог врать. Сент-Джеймс подошел к ней и сел рядом на оттоманку. Такого он не позволял себе прежде. В их прошлом она сидела на оттоманке, а он в кресле или на диване.

– Я тоже не мог заснуть, – сказал он, кладя костыли на пол. – Вот и решил выпить бренди.

– Я принесу.

Но Сент-Джеймс не пустил ее.

– Нет. Не надо. – Она все еще отворачивалась от него. – Дебора, – позвал он.

– Что?

Она как будто переспросила спокойно, но вьющиеся волосы закрывали ее лицо. Дебора пошевелилась, и Сент-Джеймс решил, что она сейчас встанет и уйдет, но вместо этого она судорожно вздохнула, и он, не веря себе, понял, что она с трудом сдерживает рыдания. Тогда он коснулся ее волос, но так легко, что она вряд ли могла это заметить.

– Что?

– Ничего.

– Дебора…

– Мы были друзьями, – прошептала она. – Ты и я. Мы были самыми близкими. И я хочу, чтобы опять так было. Я думала, если поговорю с тобой… но ничего не получилось. Ничего. И я… Мне больно. Когда я говорю с тобой, когда вижу тебя, меня будто рвут на куски. Я так не хочу. Я не могу.

У нее дрогнул голос. Ни о чем не думая, Сент-Джеймс обнял ее за плечи. Не важно, что сказать. Не важно, солгать или сказать правду. Главное, утешить ее.

– Все пройдет, Дебора. Мы переживем это. И все опять станет как прежде. Не плачь. – Неожиданно он поцеловал ее в голову. Она повернулась к нему. Он обнимал ее, гладил по волосам, успокаивал ее, звал ее по имени. И тотчас почувствовал, что покой пришел в его душу. – Все не важно. Мы всегда будем самыми близкими. Всегда. Я обещаю.

Пока он говорил, Дебора обняла его, и он чувствовал нежное прикосновение ее грудей, слышал, как бьется ее сердце, и понимал, что опять солгал ей. Они не могут быть друзьями. Между ними не может быть дружбы, потому что стоило ей обнять его, и все его тело вспыхнуло страстным желанием.

Предостережения звучали, сменяя друг друга, у него в голове. Она принадлежит Линли. Достаточно он помучил ее. Он предает своего самого лучшего друга. Между ними граница, которую нельзя перейти. Его решение было твердым. Мы родились не для счастья. Жизнь не всегда честна. Он слышал все, клялся, что еще немного – и уйдет, отпустит ее, и нарушал свою клятву. Ему нужно было держать ее в объятиях, вдыхать запах ее кожи. Это все. Больше ничего… разве что еще раз прикоснуться к ее волосам, убрать их с лица…

Дебора подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза. И ничего не осталось от предостережений, обещаний, клятв. Слишком высока была цена. Они ничего не значили. Совсем ничего. Он был с ней. А остальное чепуха.

Сент-Джеймс прикоснулся к ее щеке, ко лбу, провел пальцем по губам. Дебора прошептала его имя, всего-навсего его имя, и от его страха не осталось и следа. Теперь он знал. Они были одно. Он принял это как истину. Это было свершением. И Сент-Джеймс потянулся губами к ее губам.

***

Не было ничего, кроме его рук. Все было не важно, кроме его теплых губ, кроме его языка. Только одно мгновение. Его поцелуй. Ничего, кроме его поцелуя.

Сент-Джеймс прошептал ее имя, и их обоих залила волна страсти. Она утопила в себе ее прошлое, все ее надежды, все желания, всю ее прежнюю жизнь. Осталось одно – она желанна. Иона тоже желала его, это было сильнее, чем верность, чем любовь, чем прекрасное будущее. Она говорила себе, что это не имеет никакого отношения к той Деборе, которая обещала свою любовь Томми, которая спала с Томми, которая будет женой Томми. Она лишь подведет итог, узнает себе цену.

– Любовь моя, – прошептал он. – Без тебя…

Она закрыла ему рот поцелуем. Она ласково куснула его и почувствовала, что он улыбается. Ей не хотелось слов. Зачем слова, когда есть чувства? Его губы на ее шее, его руки ласкают ее грудь, развязывают пояс у нее на талии, снимают с нее халат, спускают с плеч узкие лямки ночной рубашки. Она встала, и рубашка соскользнула на пол. Она почувствовала прикосновение его ладони к своему бедру.

– Дебора.

Зачем слова? Она наклонилась к нему, поцеловала его, когда он привлек ее к себе, услышала, как он вздохнул, когда его губы нашли ее грудь.

Дебора гладила его, снимала с него халат.

– Я хочу тебя, – прошептал он. – Дебора, посмотри на меня.

Она не могла. Она видела пламя свечей, камин, книжные полки, блестевшую медную лампу на столе. Но только не его лицо, не его глаза, не его губы. Она принимала его поцелуи. Она ласкала его в ответ на его ласки. Но она не смотрела на него.

– Я люблю тебя, – едва слышно произнес Сент-Джеймс.

Три года. Она ждала победных фанфар, но ничего такого не было. Зашипела свеча, и воск потек на каминную полку. Огонь погас. От сгоревшего фитиля запахло резко и неприятно. Сент-Джеймс обернулся.

Дебора наблюдала за Саймоном Сент-Джеймсом. На его коже играл огонек оставшейся свечи, и его отсветы напоминали крылышки. Профиль, волосы, резко очерченный подбородок, линия плеч, уверенное быстрое движение прекрасных рук… Она встала. У нее дрожали пальцы, когда она натягивала на себя халат и безуспешно пыталась завязать пояс. Она была потрясена до самой глубины своего существа. Не надо слов, подумала она, все, что угодно, только не надо слов.

– Дебора…

У нее не осталось сил.

– Ради бога, Дебора, что случилось? В чем я виноват?

Дебора заставила себя посмотреть прямо ему в глаза. Его лицо словно омылось страстью, стало совсем юным и беззащитным. Он смотрел на нее так, словно ждал удара.